http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2069 Numéros fr mar., 10 déc. 2019 10:52:18 +0100 lun., 13 févr. 2023 15:10:21 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2069 0 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2130 lun., 17 févr. 2020 19:00:01 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2130 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2131 lun., 17 févr. 2020 19:04:52 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2131 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2132 lun., 17 févr. 2020 19:11:06 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2132 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2134 lun., 17 févr. 2020 19:28:47 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2134 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2136 lun., 17 févr. 2020 19:30:18 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2136 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2138 lun., 17 févr. 2020 19:31:17 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2138 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2140 lun., 17 févr. 2020 19:32:12 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2140 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2142 lun., 17 févr. 2020 19:33:12 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2142 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2143 lun., 17 févr. 2020 19:33:50 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2143 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2517 Depuis le XIXe siècle la philosophie russe recourt à l’appareil terminologique européen et, en cela, elle répond pleinement au développement mondial de la philosophie. Cependant, de par sa réflexion constante sur les problèmes de la réalité, elle se démarque par un certain nombre de particularités culturelles, historiques, sociales et même géographiques qui demeurent jusqu’à aujourd’hui. Les recherches actuelles dans l’épistémologie des sciences humaines et sociales se fondent essentiellement sur l’expérience méthodologique occidentale de la phénoménologie, de la déconstruction, de la rationalité communicative, de l’épistémologie sociale, etc. Cependant, au vue d’un ensemble de paramètres de base, le potentiel de la tradition épistémologique russe ne se réduit pas seulement aux références de la méthodologie occidentale. Notre article concerne le projet philosophique appelé « philosophie positive », qui a suscité l’adhésion de nombreux penseurs russes pourtant opposés sur bien d’autres plans. Le principe fondamental de la « philosophie positive » suppose le développement de la culture russe à travers l’expérience d’une pensée qui englobe de manière organique à la fois les idées religieuses, des critères d’ordre moral et social et des principes de connaissance. Cette approche est également appliquée par les philosophes russes dans leurs recherches sur la méthodologie en sciences humaines, liées par une conscience historique et culturelle commune. Notre étude vise à caractériser à grands traits cet aspect particulier de la pensée philosophique russe. Since the 19th century, Russian philosophy has been using the European terminological system and, in this respect, it is perfectly in line with the level of development of philosophy all over the world. Additionally, through its constant reflection over the problems of reality, it outstands with a number of particularities – cultural, historical, social and even geographical – which are present in Russian philosophy to this day. Current research in epistemology of human and social sciences are essentially based on Western methodological experience of phenomenology of deconstruction, of communicative rationality, of social epistemology, etc. However, considering a system of basic parameters, the potential of the Russian epistemological tradition is not simply limited to references to Western methodology. Our presentation deals with a philosophical project called “positive philosophy”, which has been supported by numerous Russian thinkers who, however, disagreed in many other aspects. The fundamental principle of the “positive philosophy” assumes that the Russian culture develops through the experience of a way of thinking comprising, in an organic way, at the same time religious ideas, the criteria of the moral and social order, and the principles of knowledge. This approach is also used by Russian philosophers in their research into the methodology in human sciences, united by a common historical and cultural conscience. Our study deals with the main characteristics of this particular aspect of the Russian philosophical thinking. В русской философии с XIX-го столетия использовался европейский концептуально-понятийный инструментарий, и в этом плане она вполне соответствовала уровню развития мировой философии. Вместе с тем, она обладала рядом особенностей, поскольку рефлексивно прорабатывала проблемы русской действительности. Эти особенности: культурные, исторические, социальные и даже географические не исчезли и сегодня. Современные исследования в области эпистемологии социального и гуманитарного знания базируются в основном на западноевропейском методологическом опыте феноменологии, деконструкции, коммуникативной рациональности, социальной эпистемологии и др. Между тем, методологический потенциал русской эпистемологической традиции не редуцируется к западноевропейским методологическим установкам полностью по целому ряду принципиальных параметров. Здесь речь идет о философском проекте, именовавшемся «положительной философией», который принимался очень многими русскими философами, весьма и весьма различавшимися в иных отношениях. В основании «положительной философии» лежит принцип, предполагающий духовный рост и обогащение этой традиции через обращение к духовному опыту отечественной культуры, органично включавшей в себя и религиозные идеи, и моральные установки, и принципы социального устройства общества, и принципы познания. Такой подход находил выражение и в отношении русских философов к методологической проблематике гуманитарных исследований. Они рассматривали эти исследования в контексте культурно-исторического сознания. В статье рассматриваются основные характеристики традиции, связанной с этим аспектом русской философской мысли. lun., 16 nov. 2020 20:37:17 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2517 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2527 Vladimir Èrn (1882-1917) s’est particulièrement intéressé à la place du discours européen dans la construction de la conscience philosophique russe. Philosophe russe religieux, il fut proche de Pavel Florenski (1882-1937) et de Viatcheslav Ivanov (1866-1949), et ses réflexions ont porté principalement sur la spécificité de la philosophie russe. Celle-ci était, selon lui, une philosophie originale qui s’était développée à partir de Grigori Skovoroda, Piotr Tchaadaïev, Ivan Kiréïevski, Fiodor Dostoïevski, Vladimir Soloviov, Lev Tolstoï et d’autres encore, qui se différenciait d’une philosophie plus imitatrice (matérialisme, positivisme, néokantisme). Vladimir Èrn a exprimé ses idées dans une série de travaux, consacrés à des problèmes de nature ontologique, gnoséologique, épistémologique, à des philosophes européens tels que Descartes, Berkeley, Kant, James, de même qu’à des philosophes russes tels que Skovoroda, Soloviov, Tolstoï etc. De son point de vue, la philosophie russe originale est précisément une philosophie des temps modernes ; elle est liée, de façon génétique et essentielle, à l’impact de l’Europe sur la culture de la Russie ancienne à l’époque de Pierre le Grand. Èrn refuse de parler d’une simple influence de la philosophie européenne sur la pensée russe, et il s’intéresse encore moins aux imitations de la philosophie européenne en Russie. En ce qui concerne la genèse et l’essence de la philosophie russe originale, il attribue à la philosophie européenne (qu’il appelle « rationalisme ») un rôle beaucoup plus important que celui qui peut être dévolu à une simple influence ou à un modèle d’imitation. Il préfère parler d’une rencontre, à l’époque pétrovienne, de deux formes d’expérience spirituelle, l’une de tradition protestante et l’autre de tradition orthodoxe. Le « rationalisme » européen a une fonction de stimulation et de construction de la philosophie russe. Il s’agit d’un processus herméneutique, dans lequel une tradition philosophique étrangère pénètre au cœur de la vie russe, y suscitant des recherches spécifiques d’autres fondements de la pensée philosophiques, en lien avec la tradition ontologique du christianisme oriental. Jusqu’à nos jours, affirme Vladimir Èrn, la conscience russe s’est caractérisée par une attention toute particulière portée à la pensée occidentale et par un intérêt marqué pour toutes les productions de la philosophie européenne. Since the 19th century, Russian philosophy has been using The impact of modern European discourse on the formation of Russian philosophical consciousness was particularly investigated by a Russian religious philosopher Vladimir Ern (1882-1917). Religious philosopher, he was close to Pavel Florenski (1882-1937) and Vyacheslav Ivanov (1866-1949), and his reflections were mainly bearing on the specificity of Russian philosophy. The question of the place and function of modern European discourse in the formation of Russian philosophical consciousness interested Ern in his intense scrutiny of the specific character of Russian philosophy. For him, it was an original philosophy which had developed on the basis of various works, from G. Skovoroda, P. Chaadayev, I. Kireyevsky to F. Dostoevsky, V. Solovyov, L. Tolstoy etc., as opposed to imitative philosophy in Russia (materialism, positivism, neo-Kantianism). Ern expressed his views in a series of works, dedicated to ontological and gnoseological problems, the nature of scientific thought, ideas of modern European philosophers (Descartes, Berkeley, Kant, W. James), theory of G. Skovoroda, V. Solovyov, L. Tolstoy etc. It is important, from Ern’s point of view, that original Russian philosophy is in particular the philosophy of the Modern era, in its genesis and contents it is related to the European influence on the traditional Russian culture in the age of Peter the Great. Ern positively refuses to speak of the influence of European philosophy on the Russian thought, neither is he interested in multiple imitations of the European thought in Russia. Relatively to the genesis and substance of original Russian philosophy, Ern assigns to modern European philosophy (“rationalism”, in Ern’s terms) a role incomparably more important than banal influence and pattern for imitation. Ern speaks of an encounter in the age of Peter the Great of two forms of spiritual experience in Russian consciousness – of modern/protestant and traditional/orthodox. The modern European “rationalism” offers constructive and provoking functions, beneficial to the rise of Russian philosophy. It is a kind of hermeneutical process, wherein a foreign philosophical tradition, entering into the core of spiritual life of Russia, intensifies the search of diverse, “native” foundations of philosophical thought, related to traditional classical/christian ontologism. Ern claims that Russian consciousness is still characterized by a special attention to Western thought and an exceptional interest in all the products of the philosophical creative process in Europe. Вопросом о месте новоевропейского дискурса в устроении русского философского сознания специально занимался Владимир Эрн (1882-1917). Русский религиозный философ, он был близким другом Павла Флоренского (1882-1937) и Вячеслава Иванова (1866-1949). Проблема места и функции новоевропейского дискурса в устроении русского философского сознания занимала Эрна в его пристальных размышлениях о специфике русской философии. В. Эрн имел в виду оригинальную русскую философию, от Г. Сковороды, П. Чаадаева, И. Киреевского — до Ф. Достоевского, В. Соловьёва, Л. Толстого и др., в отличие от подражательной философии в России (материализм, позитивизм, неокантианство). Свои взгляды мыслитель высказал в серии работ, посвященных рассмотрению проблем онтологии и гносеологии, природе научной мысли, идеям новоевропейских философов (Декарта, Беркли, Канта, У. Джеймса и др.), а также учению Г. Сковороды, В. Соловьёва, Л. Толстого и др. Важно, что, с точки зрения Эрна, русская оригинальная философия - это философия именно Нового времени, она генетически и существенно связана с европейским воздействием на традиционную культуру Руси в петровскую эпоху. Эрн решительно отказывается говорить просто о влиянии европейской философии на русскую мысль, и тем более не интересуется многочисленными подражаниями европейской мысли на русской почве. В вопросе о генезисе и сущности оригинальной русской философии Эрн отводит новоевропейской философии («рационализм», в терминологии мыслителя) несравненно более важную роль, нежели банальное влияние и образец для подражания. Эрн говорит о столкновении в русском сознании в петровскую эпоху двух форм духовного опыта, новоевропейски-протестантского и традиционно-православного. Новоевропейский «рационализм» выполняет конструктивную, провоцирующую функцию, благотворную для генезиса русской философии. Это своего рода герменевтический процесс, в котором чужая философская традиция, вошедшая в сердцевину духовной жизни России, активизирует поиски иных, «родных» оснований философского мышления, связанных с традиционным антично-христианским онтологизмом. До сегодняшнего дня, утверждает Эрн, для русского сознания характерно пристальное внимание к западной мысли, исключительная заинтересованность всеми продуктами философского творчества Европы. lun., 16 nov. 2020 20:44:55 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2527 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2536 Le présent article se propose de tenter de penser la philosophie contemporaine à travers le concept de sujet-masse et à travers l’idée de virtualité. Les liens communicatifs définis comme échange d’informations, qui apparaissent, dans de telles circonstances, nécessitent l’inclusion en eux d’individus qui ne prétendent pas à une compréhension réciproque de nature dialogique. L’accent philosophique porte alors non pas sur la mise en lumière du sens des choses ou des relations entre elles, mais sur leur état. Les principes de la philosophie, libérée de la mythologie et de la religion, se retrouvent dans le vide des associations premières. Les premiers principes sont la sincérité et l’immédiateté, provoquant la transformation de la conscience pure en pure contemplation. Les notions de base sont alors le poids, la vitesse et la direction du mouvement, appréhendables par des concepts fluides. An attempt to comprehend modern philosophy through the notion of mass-subject and the idea of virtuality. The arising in such circumstances of communication links is determined by how the exchange of information requires the involvement in them of individuals not pretending to mutual understanding. Philosophical emphasis is placed not on identifying the meaning of things or relations between them, but on their condition. The beginning of philosophy, free from mythology and religion, set against the void of primary associations. Its original principles – sincerity and spontaneity (ingenuousness) – cause the transformation of pure consciousness into pure meaning. Basic terms – weight, speed and direction of movement, are available in “grappling” fluid concepts. В статье предлагается попытка осмысления современной философии через понятие масс-субъекта и идею виртуальности. Возникающие в таких обстоятельствах коммуникативные связи, определяемые как обмен информацией, требуют вовлеченности в них индивидов, не претендующих на диалогическое взаимопонимание. Философский акцент ставится не на выявление смысла вещей или отношений между ними, а на их состояние. Начала философии, освобожденной от мифологии и религии, упираются в пустоту первичных ассоциаций. Её исходные принципы – искренность и непосредственность, провоцирующие обращение чистого сознания к чистому созерцанию. Опорные термины - вес, скорость и направление движения, доступные «схватыванию» флюидными концептами. lun., 16 nov. 2020 20:51:00 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2536 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2547 La philosophie, peut-elle revenir aujourd’hui aux sources, sur l’agora, là où elle est née ? Dans quelle cadre va-t-elle se maintenir et quel statut va-t-elle garder – celui de connaissance théorique comme les sciences ? Va-t-elle se construire comme une ressource à disposition des idéologies, ou redeviendra-t-elle un outil de communication permettant d’atteindre un consensus dans les discussions publiques ? Le trivium antique, comprenant la grammaire, la rhétorique et la dialectique, s’est désagrégé en autant de disciplines diverses et variées. La rhétorique s’est déplacée de la philosophie vers le domaine de la philologie ; cet éloignement a été négatif pour le destin de la philosophie, mettant l’accent sur l’enseignement et « l’usage » de la philosophie, sur l’acquisition d’un savoir quasi-scientifique, plutôt que sur lа pratique argumentative. La philosophie est née en Grèce dans des cités-démocraties et sa naissance fut déterminée par la forme de l’organisation démocratique de la vie politique. La liberté civile et politique peut être effective seulement en présence de la raison philosophique, qui crée les mécanismes complexes de préservation de cette liberté comme étant un « juste milieu » entre l’anarchie et le despotisme. Dans cette contribution, nous présentons la revue de philosophie moderne Socrate, qui vise à faire revenir la philosophie dans la cité, à l’analyser en s’intéressant à des réalités de la vie sociale et politique. Nous présentons également les émissions « Le club philosophique » et « Les nuits philosophiques », qui se produisent toutes les semaines sur des stations de radio FM importantes et qui offrent un lieu pour les débats publics tout en remettant au goût du jour le patrimoine philosophique. Can philosophy return today to its sources, on the agora where it was born? Within which framework will it maintain itself and which status will it retain – that of theoretical knowledge as a science? Will it be produced as a source of ideologies, or will it become again the tool of communication, making it possible to reach a consensus in public discussions? The ancient trivium, including grammar, rhetoric and dialectics, vanished into the spheres of the various disciplines. Rhetoric migrated from philosophy to the field of philology; this removal has been negative for the fate of philosophy, emphasizing the teaching and the “usage” of philosophy, the acquisition of a nearly scientific knowledge, rather than the argumentative practice. Philosophy was born in Greece in cities-democracies, and its appearance was determined by the form of the democratic organisation of the political life. Civil and political freedom can only be effective in the presence of philosophical soundness, which creates the complex mechanisms for the preservation of the said freedom as the “golden mean” between anarchy and despotism. The essay will review Socrate’s modern philosophy, which aims at approaching the philosophy of the society, at analyzing it while resorting to the realities of the public and political life. We shall speak of the author's radio programs “Philosophical club” and “Philosophical nights” which are broadcasted every week on the largest FM-radio stations and become platforms for philosophical discussions and updating of philosophical heritage. Может ли философия вернуться сегодня к своим истокам - на агору, туда, где она и родилась? Чем ей предстоит оставаться – теоретическим знанием, выстраивающим себя по типу науки, ресурсом идеологий или инструментом коммуникации, позволяющим достигать консенсуса в общественных спорах? Античный тривиум, включавший в себя грамматику, риторику и диалектику, распался на сферы различных научных дисциплин. Удаление риторики в область филологии негативно сказалось на судьбе философии, в которой главным теперь стало обучение философии как квазинаучному знанию, а не приобретение аргументативных навыков и практик. Философия возникает там, где формой политического устройства оказывается демократическая республика. Гражданская и политическая свобода может быть эффективной только при наличии философского разума, который создает сложные механизмы удержания этой свободы как «золотой середины» между анархией и деспотией. В этой статье мы представляем журнал современной философии «Сократ», цель которого - приблизить философию к обществу, исследуя его, обращаясь к реалиям общественно-политической жизни. Мы представим также авторские радио-программы «Философский клуб» и «Философские ночи», которые выходят еженедельно на крупнейших fm-радиостанциях и становятся площадками для философских дискуссий и актуализации философского наследия. lun., 16 nov. 2020 20:57:07 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2547 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2609 Les influences réciproques entre civilisations constituent une des tendances majeures de l’histoire culturelle mondiale. Les relations de la Russie avec les peuples voisins des régions orientales et méridionales et avec les pays d’Orient durent depuis plus d’un millénaire. Des dizaines de peuples, de religion, culture, conception du monde et traditions différentes, ont cohabité au sein de l’État russe. Des mécanismes de coopération entre les trois principales religions de Russie – le christianisme, l’islam et le bouddhisme – ont été progressivement élaborés au cours des siècles. D’autre part, les « réponses » apportées par la Russie aux « appels » de l’Orient et de l’Occident ont fait apparaître, en Russie, des facteurs favorables au développement culturel du pays et à l’évolution des relations interculturelles. Pour la pensée philosophique russe, il s’agissait de résoudre les contradictions entre le rationalisme et une « vision spirituelle » propre à la Russie. Le grand philosophe Vladimir Soloviov s’est penché sur la notion de « vie synthétique intégrale » ; Nikolaï Fiodorov, Guéorgui Florovski et Guéorgui Fedotov se sont intéressés à l’idée de « grande synthèse » culturelle entre la Russie, l’Orient et l’Occident. Des repères ont ainsi été élaborés, permettant de déterminer la place de la Russie dans l’histoire universelle à la lumière d’un nouveau comparatisme culturel. Les méthodologies comparatives telles qu’elles ont été reprises et retravaillées par les philosophes et penseurs russes donnent aujourd’hui la possibilité de transformer le comparatisme en un véritable outil de dialogue philosophique interculturel. The interaction processes between civilizations, which have become one of the major tendencies in the world’s cultural history, are an objective reality for the evolution of culture and philosophy in Russia. Relations of Russia with the people-neighbors on its east and southern boundaries, and relations of Russia with the Eastern countries, total more than a thousand years. Numerous peoples, with various religions, cultures, opinions, traditions, continued to develop within the limits of the Russian state. Some mechanisms of interaction between the three more important religions of Russia - Christianity, Islam and Buddhism - were developed during the last centuries. On the other hand, “answers” of Russia to West and East “calls” have defined a number of factors favorable to the cultural development of the country and to the evolution of intercultural relations. For the Russian philosophers it was important to resolve the contradictions between rationalism and the Russian “spiritual vision”. About “integral synthetic life”, wrote V. S. Solovyov; about the “great synthesis” of the cultures of Russia, the West and the East, spoke N. F. Fyodorov, G. V. Florovsky, G. P. Fedotov. Further reference points for studying the place of Russia in a world history appeared in the context of a new cultural comparativism. Today, comparative methodologies as they have been taken up and reworked by Russian philosophers and thinkers give the possibility to transform comparativism into a real tool of intercultural dialogue. Цивилизационные взаимодействия, ставшие устойчивой тенденцией мировой истории, являются объективной данностью для становления культуры и философии в России. Отношения Руси с народами-соседями на ее восточных и южных рубежах и отношения России со странами Востока насчитывают более тысячи лет. Десятки народов, различных по своим религиям, культурам, мировоззрениям, традициям, продолжали развиваться в рамках единого Российского государства. Россия, впитавшая в себя три основных мировых религии, – христианство, ислам и буддизм –, в течение прошедших столетий вырабатывала механизмы их взаимодействия. С другой стороны, «oтветы» России на «вызовы» Запада и Востока определили суммы факторов, среди которых уровень развития страны и понимание в культурно-мировоззренческих отношениях. Для русской философской мысли рассуждения были направлены на снятие непримиримого противоречия между рационализмом и русским «духовным видением». О «цельной синтетической жизни» писал В. С. Соловьёв, о «великом синтезе» культуры России, Запада и Востока говорили Н. Ф. Федоров, Г. В. Флоровский, Г. П. Федотов. В дальнейшем вырабатываются ориентиры изучения места России во всемирной истории в контексте нового культурного компаративизма. Имеющиеся разработки компаративистской методологии отече¬ственными мыслителями представляют возможност превращения компаративистики в средство осуществления подлинного диалога философских культур. lun., 16 nov. 2020 21:06:51 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2609 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2623 Les idées de Descartes, largement discutées en Russie, ont donné naissance à une grande variété d’interprétations. Le système du penseur français qui ne voulait pas créer de théorie sociale n’a pratiquement pas attiré l’attention des publicistes politiques. L’interprétation idéologique de la philosophie cartésienne par Vladimir Chouliatikov (1908) constitue une des rares exceptions. C’est la métaphysique de Descartes qui a été principalement au centre des réflexions des penseurs russes, tandis que ses idées physiques ont été souvent critiquées car considérées comme dépassées par la science. Les principaux thèmes d’interprétations de la métaphysique cartésienne par les philosophes russes sont les suivants : 1) L’analyse de la philosophie de Descartes comme une des étapes incontournables (ou même un élément substantiel) menant à une synthèse philosophique ; 2) L’examen des idées cartésiennes comme caractéristiques de la vision du monde de l’Occident dans son ensemble, comme exprimant son essence ; 3) La critique du « rationalisme », du dualisme et du « subjectivisme ». De nombreux philosophes russes ont souligné l’importance capitale des idées de Descartes, en l’associant à la science moderne, à l’analyse du monde de l’esprit, au principe du doute, au désir de trouver, dans la pensée même, une évidence immédiate. Descartes’ ideas, which have been largely discussed in Russia, generated a wide variety of interpretations. The system of the French thinker, who did not intend to create a social theory, has practically not attracted the attention of the political publicists. Among rare exceptions outstands V. Shulyatikov's ideological interpretation of the Cartesian philosophy (1908). It is Descartes' metaphysics which has mainly been in the centre of the reflections of Russian thinkers, whereas his physical ideas have often been criticized as being overtaken by science. The subjects of the main interpretations of Cartesian metaphysics by Russian philosophers are as follows: 1) Analysis of Descartes' philosophy as one of the most important necessary steps (or even the core element) of the road leading to a vision of the world; 2) The examination of Cartesian ideas as being characteristic of the vision of the world of the West on the whole, as expressing its essence; 3) The critique of “rationalism”, of dualism and of “subjectivism”. Numerous Russian philosophers outlined the paramount importance of Descartes' ideas, associating him to modern science, to the analysis of the world of spirit, to the principle of doubt, to the wish of finding, in the thought, immediate evidence. Идеи Декарта, широко обсуждавшиеся в России, породили самые разнообразные их интерпретации. Наследие французского мыслителя, не стремившегося к созданию социальной теории, практически не привлекало внимания представителей политической публицистики. В этом плане одно из немногих исключений – примитивно-идеологическая интерпретация картезианской философии В. М. Шулятиковым (1908). В центре внимания русских мыслителей находилась главным образом метафизика Декарта, в то время как его физические идеи зачастую критиковались как устаревшие. Основные темы, охватывающие наиболее значительные трактовки картезианской метафизики русскими философами: анализ ее в качестве одного из важнейших необходимых этапов (либо даже составных элементов) на пути формирования будущего мировоззренческого синтеза; рассмотрение установок картезианства как характерных для западного мировосприятия в целом, выражающих его суть; критика одностороннего рационализма, дуализма и субъективизма. Многие русские философы подчеркивали непреходящее значение идей Декарта, связывая их с обоснованием новоевропейской науки, анализом душевного мира, принципом сомнения, стремлением отыскать в самом мышлении непосредственную достоверность. lun., 16 nov. 2020 21:12:07 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2623 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2641 Cette contribution se propose d’examiner les connections entre les visions du monde du mystique et théologien Emmanuel Swedenborg et du fondateur de la philosophie russe de l’uni-totalité, Vladimir Soloviev. La similarité entre les enseignements des deux philosophes trouve son origine dans la nature gnostique et religieuse de leurs prédictions. Emmanuel Swedenborg (1688 -1772) possédait un esprit universel, et il avait reçu une éducation riche et diversifiée. Vladimir Soloviev a vécu à la charnière des XIXe et XXe siècle, à une époque de crise de la culture européenne. Ses travaux reflètent une tension très perceptible dans l’anticipation des désastres qui allaient diviser l’humanité, et dans l’urgence de prévenir cette tendance. Il n’était pas un disciple de Swedenborg, mais, comme lui, il réfléchissait sur la possibilité de l’union de l’Homme avec Dieu. L’idée de la divino-humanité telle qu’il l’a formulée peut être considérée comme un prolongement de l’enseignement de Swedenborg sur le salut de l’humanité. Et sa théorie sur l’uni-totalité peut être envisagée comme le développement des visions de Swedenborg sur la transcendance de l’Homme vers Dieu. The subject of this chapter is an examination of the infrequently analyzed connection between the world view of the Swedish theologist and mystic Emmanuel Swedenborg and the founder of the Russian philosophy of All-Unity, Vladimir Solovyov. The similarities between their teachings find their origin in the gnostic and religious nature of Swedenborg’s and Solovyov’s soothsayings. Emanuel Swedenborg (1688-1772) had a universal mind and a multifaceted education. Vladimir Solovyov lived in the end of the 19th and in the beginning of the 20th centuries, at the time of the crisis of European culture. His studies reflected an apprehensive tension in anticipation of the disasters that were about to rift humanity apart, as well as a passionate urge to prevent that tendency. Vladimir Solovyov was not a follower of Swedenborg’s worldview, but he continued his line of reasoning in the convergence of Man and the Divine. His idea of Divine Humanity develops Swedenborg’s teachings on the possibility of the salvation of Humanity. And his theory of All-Unity brilliantly concludes Swedenborg’s insights on the transcendence of Man to Godhood. В статье рассматривается мало исследованная связь мировоззрения шведского богослова и мистика Эммануила Сведенборга и основателя русской философии всеединства Владимира Соловьёва. Обсуждаются общие гностические и религиозные основания, позволяющие раскрыть черты сходства пророчеств Э. Сведенборга и В. Соловьёва, которые позволяют выявить общее в их учениях. Эммануил Сведенборг (1688-1772) обладал универсальным умом, был разносторонне образован. Соловьёв жил во время кризиса европейской культуры – в переходный период между концом XIX-го и началом XX-го веков. В его учении отражено напряжение ожидания катастрофы разобщения человечества, а также страстное стремление предотвратить эту тенденцию. Владимир Соловьёв не был последователем мировоззрения Сведенборга, но продолжил свою линию рассуждений о сближении человека и божественного. Его идея Богочеловечества продолжает учение Сведенборга о спасении человечества. И его теория Всеединства блестяще завершает понимание Сведенборга о трансцендентном отношении Человека к Богу. lun., 16 nov. 2020 21:24:32 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2641 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2650 Cette contribution porte sur l’actualité des idées de la « Psychologie ethnique » de Gustave Chpet dans le développement du savoir des sciences humaines en Russie et en Europe. Y est abordée en particulier la discussion de Chpet avec les représentants de l’école allemande des Jeunes Grammairiens (Steinthal et Wundt) sur la définition de l’objet de l’ethnopsychologie. Ses idées sont analysées dans le contexte des recherches de Chor et de Volochinov sur le langage. Chpet tente de sortir de l’opposition entre l’objectivisme abstrait et le subjectivisme individualiste. En s’appuyant sur la théorie socio-contextuelle des aspects de la signification, il propose une analyse phénoménologique et sémiotique de l’ethnopsychologie. Sa pensée se trouve présentée à travers les liens qu’elle entretient avec les théories de Bally sur l’expressivité du mot, de « la langue en contexte » du Cercle linguistique de Prague, du « contexte situationnel » de Malinovski, des « formations discursives » de Foucault et des principes théoriques de la typologie structurelle de Troubetskoï et de l’École russe de dialectologie sociale (Iakoubinski, Polivanov). Une attention particulière est accordée au lien que le concept bakhtinien de «  genre du discours » entretient avec celui de Chpet sur le « mode de vie spirituel » (duxovnyj uklad). Enfin, les idées de Chpet sont présentées à travers le lien qu’elles entretiennent avec les grands courants de la pensée européenne en sciences humaines du XXe siècle, comme la sociolinguistique interactionnelle, l’ethnométhodologie, l’anthropologie interprétative (Boas, Kroeber, Geertz), l’analyse discursive, la sociologie (Parsons, Weber, Bourdieu). The subject of this chapter relates to Gustav Shpet’s “Ethnic psychology” and to its significance in the development of the humanities in Russia and Europe. The discussion between Shpet and members of the Neogrammarian School of linguistics (Steinthal, Wundt) over the definition of a subject of ethnopsychology is described. A comparison of Shpet’s ideas with Shor’s and Voloshinov’s ideas is made. Shpet tried to find a way to solve the opposition between abstract objectivism and individualistic subjectivism. Referring to the social-contextual theory of meaning, he proposed a phenomenological and semiotic analysis of ethnopsychology. His philosophy is presented through connections with the theories of the “expressiveness of the word” (as per Bally), the “language in the context” (as per the Prague Linguistic Circle), the “context of situation” (as per Malinowski), the “discursive formations” (as per Foucault), and with the theoretical principles of the structural typology by Trubetskoy and the Russian school of social dialectology (Yakubinsky, Polivanov). Particular attention is paid to the relationship between the concept of “speech genre” by Bakhtin and of “spiritual way of life” (duxovnyj uklad) by Shpet. Finally it is outlined how Shpet’s ideas are connected with the most important orientations of European humanitarian thinking in the 20th century such as interactional sociolinguistics, ethnomethodology, interpretive anthropology (Boas, Kroeber, Geertz), discourse analysis, sociology (Parsons, Weber, Bourdieu). В этой статье доказывается актуальность идей «Этнической психологии» Густава Шпета для развития гуманитарного знания в России и Европе. Рассматривается дискуссия Шпета по вопросу определения предмета этнопсихологии с представителями немецкой школы младограмматиков Штейнталем и Вундтом. Мысли Шпета анализируются в контексте исследований Шора и Волошинова. Шпета пытается найти выход из оппозиции абстрактного объективизма и индивидуалистического субъективизма. Опираясь на теорию социально-контекстного аспекта значения, он предлагает феноменологический и семиотический анализ этнопсихологии. При этом показана связь его мысли с теориями экспрессивности слова Балли, «языка в контексте» Пражского лингвистического кружка, «контекста ситуации» Малиновского, «дискурсивных формаций» Фуко, а также с теоретическими принципами структурной типологии Трубецкого и русской школой социальной диалектологии (Якубинский, Поливанов). Особое внимание обращено на близкую связь понятия «речевого жанра» Бахтина и «духовного уклада» Шпета. Наконец показаны связи идей Шпета с важнейшими направлениями европейской гуманитарной мысли 20 века такими как интеракционистсткая социолингвистика, этнометодология, интерпрeтативная антрoпология (Боас, Кребер, Гирц), дискурсивный анализ, социология (Парсонса, Вебера и Бурдье). lun., 16 nov. 2020 21:26:16 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2650 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2659 Cette contribution se propose d’examiner les connections Dans cet article, j’analyse la confrontation de l’esthétique et de l’anti-esthétique qui caractérise l’état actuel de la philosophie en général et de la philosophie de l’art en particulier. Je propose une approche de la conceptualisation de cette confrontation sur la base d’études comparatives de deux projets esthétiques de « libération de l’âme » (Alexandre Gorski et Iakov Golossovker), en les considérant dans le contexte de deux projets anti-esthétiques de même orientation (Jacques Lacan et Jean-François Lyotard). L’explication du concept de la forme dans l’art, sur la base duquel chacun de ces quatre projets formule un programme de libération esthétique, est utilisée comme principal outil méthodologique de mon analyse. Je montre que la fusion de deux formes kantiennes (forme de la beauté et forme de l’œuvre d’art), réalisée par Schiller, a joué un rôle constitutif non seulement pour le programme de politisation de l’esthétique de Schiller, mais également pour toutes les esthétiques ultérieures, ainsi que les anti-esthétiques. Je montre également en quoi l’anti-esthétique contemporaine transforme le rapport classique entre la forme de la beauté et la forme de l’œuvre d’art et construit sur cette base « l’esthétique sans aesthesis ». Je conclus que l’articulation de la relation entre l’esthétique et l’anti-esthétique est tout à fait réalisable du point de vue de la compréhension de Schiller de la forme dans l’art, et je montre la nécessité de dépasser cette compréhension à la fois esthétique et anti-esthétique. In this paper I analyze the confrontation of aesthetics and anti-aesthetics which characterizes the current state of philosophy in general, and philosophy of art in particular. I offer an approach to the conceptualization of this confrontation on the basis of comparative studies of two aesthetic projects of “liberation of the soul” (A. Gorsky and Ya. Golosovker), considering them in the context of two similarly oriented anti-aesthetic projects (J. Lacan and J.-F. Lyotard). The explication of the concept of the form in art, on the basis of which each one of these four projects formulates a program of aesthetic liberation, is used as the main methodological tool of my analysis. I show that the merging of two Kantian forms (form of beauty and form of the work of art) into a single one, which is carried out by Schiller, played a constitutive role not only for Schiller’s program of politicization of aesthetics, but also for all subsequent aesthetics, as well as anti-aesthetics. I also demonstrate the way in which contemporary anti-aesthetics transforms the classical relationship between the form of beauty and the form of the work of art and builds on this basis “aesthetics without aesthesis”. I conclude that the articulation of the relationship between aesthetics and anti-aesthetics is quite feasible in terms of Schiller's understanding of the form in art, and formulate the need to overcome this understanding by both aesthetics and anti-aesthetics. В главе анализируется противостояние эстетики и анти-эстетики, характеризующее сегодняшнее состояние философии вообще и философии искусства в частности. Предлагается подход к концептуализации этого противостояния на основе сравнительного исследования двух эстетических проектов «освобождения души» (А. Горского и Я. Голосовкера), рассмотренных в контексте двух анти-эстетических проектов подобного рода (Ж. Лакана и Ф. Лиотара). В качестве методологического инструмента анализа служит экспликация того понимания формы, на основе которого формулируется тот или иной проект освобождения. Показывается конститутивная роль осуществленного Шиллером слияния двух кантовских форм (формы красоты и формы произведения) не только для его собственной программы политизации эстетики, но и для всей последующей эстетики, равно как и анти-эстетики. Демонстрируется тот способ, каким современная анти-эстетика трансформирует классическое соотношение формы созерцания и формы произведения, выстраивая эстетику без aesthesis’а. В заключении делается вывод о том, что артикуляция взаимоотношения эстетики и анти-эстетики вполне осуществима в терминах шиллеровского понимания формы, и формулируется необходимость преодоления этого пониманию как эстетикой, так и анти-эстетикой. lun., 16 nov. 2020 21:31:36 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2659 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2667 Nous assignons un triple objectif au présent essai. Il s’agira dans un premier temps (le moment de la description musicologique) d’analyser le mécanisme de l’orientalisme heuristique (en tant qu’il s’oppose à l’orientalisme décoratif) observable dans la musique russe de la fin du XIXe et du début du XXe siècle, en focalisant nos regards sur les expérimentations d’Igor Stravinski. Nous chercherons ensuite à comparer les stratégies orientalistes de différents musiciens européens, soulignant tout particulièrement les effets de « clins d’œil » qui renforcent la dimension intertextuelle de leurs entreprises. Nous utiliserons enfin l’exemple du langage musical pour poser une question plus théorique : est-il possible (et sous quelles conditions) à un code culturel de sortir de lui-même et d’appréhender l’altérité ? The present article has three aims. The first one, which is purely musicological, is to analyze the mechanism of creative, or heuristic, orientalism (as opposed to decorative orientalism) in the Russian music of the end of the 19th century and beginning of the 20th century, focusing our attention on Stravinsky’s experimentations. Our second objective is to compare the orientalist strategies of different European musicians and to underline the intertextual dimension of their language. The third and last aim of our essay is more theoretical and can be expressed in the form of a simple question: is it possible (and on what conditions) for a “cultural code” to go beyond its own limits and open itself to Otherness? Cначала мы попытаемся определить различия между декоративным и эвристическим музыкальным ориентализмом в творчестве русских композиторов конца 19 - начала 20вв., оставляя особое место музыкальному ориентализму Игоря Стравинского; затем мы остановимся на феномене эстетических “намëков” как одного из способов выражения “коллегиальной” интертекстуальности у некоторых европейских композиторов; и, наконец, на примере использования определенного культурного кода (музыкального языка), мы попытаемся ответить на более теоретический вопрос: возможна ли (и при каких условиях) его системная трансформация в поисках сближения с инаковостью. lun., 16 nov. 2020 21:37:02 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2667 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2690 Pourquoi le concept de « défamiliarisation », malgré son imprécision évidente, a-t-il bénéficié d’une diffusion mondiale pendant presque un siècle ? Selon l’auteur, la raison réside dans le fait que ce concept s’insère bien dans le paradigme épistémologique de la modernité, qui utilise la notion d’exceptionnalité comme principe explicatif fondamental. La logique qui sous-tend la compréhension chklovskienne de l’art en termes de rupture de l’attente est étonnamment semblable au « décisionnisme » de Carl Schmitt, qui trouve la source ultime de la légalité dans les situations extrêmes ou à la thèse de Karl Popper sur les limites des hypothèses scientifiques, susceptibles d’être falsifiées par des faits empiriques. Why has the concept of “ostranenie,” despite its obvious vagueness, enjoyed worldwide fame for almost one hundred years? The reason for this, the paper will argue, lies in the fact that it fits well the modernist epistemological paradigm that utilizes the notion of exceptionality as its primary explanatory principle. The logic underlying Shklovsky’s understanding of art in terms of frustrated expectations bears striking similarity to Carl Schmitt’s “decisionism” which finds the ultimate source of legality in the state of emergency (Ausnahmezustandt) or Karl Popper’s demarcation of scientific hypothesis on the basis of its singular falsifiability by empirical facts. Почему понятие «остранение», несмотря на его очевидную неопределенность, пользуется всемирной известностью в течение почти ста лет? Причина этого, как утверждает автор, заключается в том, что онo хорошо вписывается в модернистскую эпистемологическую парадигму, использующую понятие исключительности в качестве основного объяснительного принципа. Логика, лежащая в основе понимания искусства Шкловским в терминах нарушения ожиданий, поразительно похожа на «децизионизм» Карла Шмитта, который находит окончательный источник законности в чрезвычайном положении, а также на принцип фальсифицируемости Карла Поппера, на основе которого проводится разграничение научных теорий и вненаучных конструкций. lun., 16 nov. 2020 21:42:30 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2690 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2701 L’analyse systémique de la science, qui s’est développée dans les années 60 du XXe siècle, représente sans conteste l’un des courants les plus prometteurs et les plus profonds de la philosophie des sciences. La libération de la conscience philosophique vis-à-vis de l’opposition entre science bourgeoise et science soviétique couplée d’une surévaluation idéologique des succès imaginaires de la science soviétique, a conduit à un tournant de la conscience philosophico-méthodologique, qui s’est désormais donné pour tâche d’expliciter la pratique réelle de la science réelle. The systemic analysis of science, which developed in the sixties of the 20th century, undoubtedly represents one of the most promising and deepest currents in the philosophy of sciences. The liberation of the philosophical conscience from the opposition between bourgeois science and soviet science, which was going along with an ideological overestimation of the imaginary successes of Soviet science, caused a mutation of the philosophico-methodological conscience, which now aims at clarifying the real practice of real science. Одним из перспективных и глубоких исследовательских направлений в философии науки, возникший в 1960-е годы, был системный анализ науки. Освобождение философского сознания от противопоставления «буржуазной» и «советской» науки с идеологическим превознесением мнимых успехов советской науки, привело к повороту философско-методологического сознания, поставившего задачу уяснить реальную практику реальной науки. lun., 16 nov. 2020 21:50:15 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2701 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2717 Déclarée vitaliste et idéaliste, l’idée vernadskienne de l’éternité de la vie a suscité dès le début une opposition farouche de la part de l’idéologie soviétique officielle. C’est en raison de la pression constante de la censure que le concept n’a pas été reconnu. Les plus importants des derniers livres de Vernadski ont été publiés plusieurs décennies après sa mort, et ce n’est que dans les années 1960 que la renaissance du concept de biosphère a commencé. À présent, alors que les découvertes dans l’exploration de la terre et des planètes du système solaire se développent rapidement, nous sommes témoins de l’émergence du paradigme scientifique d’un nouveau géocentrisme, qui découle de la cosmologie de la biosphère de Vernadski. Dans cet article, nous expliquons comment ce concept a été créé et comment il a survécu dans les conditions soviétiques. Vernadsky’s idea of the eternity of life immediately met a fierce opposition from official Soviet ideology. His concept was declared vitalist and was censored as an idealistic philosophy. It is because of the constant pressure of censorship that this concept was not recognized. The most important of Vernadsky’s latest books were published several decades after his death, and it is only in the 1960s that the revival of the biosphere concept began. But nowadays, as discoveries in the field of exploration of the Earth and of the planets of the Solar System are emerging rapidly, we are on the verge of the emergence of the scientific paradigm of a new geocentrism, which results from Vernadsky’s cosmology of the biosphere. This article explains how this concept was created and how it survived under Soviet conditions. Идея Вернадского о вечности жизни с самого начала вызвала ожесточенное сопротивление официальной советской идеологии, она была объявлена виталистской и идеалистической. В результате постоянного давления цензуры концепция не получила признания и продолжения. Самые важные, окончательные книги Вернадского были напечатаны спустя несколько десятилетий после его смерти. Только в 60-х годах началось возрождение концепции биосферы. И теперь, когда открытия в исследовании Земли и планет Солнечной системы быстро нарастают, мы находимся на пороге научной парадигмы нового геоцентризма, которая следует из биосферной космологии Вернадского. О том, как эта концепция была создана и как выживала в советских условиях, говорится в этой главе. lun., 16 nov. 2020 21:55:34 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2717 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2729 C’est la prise en compte, tant chez Montaigne que chez Chpet, de la notion de schéma corporel, du langage du corps, qui nous permet d’admettre, de par sa concrétude, le caractère non arbitraire de la forme du mot. Il en résulte un usage des mots-choses pour comprendre les choses (le réel) et construire l’histoire et la mémoire (la réalité détachée). It is actually the taking into consideration, both in Montaigne’s and in Shpet’s works, of the notion of body schema, of body language, which allows us to admit, because of its concreteness, the non-arbitrary character of the form of the word. It results in the use of object-words to understand things (reality) and build-up history and memory (removed reality). Принимая в учет понятие схемы тела и телесного языка у Монтеня и у Г. Шпета, мы можем допустить, что своей конкретностью характеристика формы слова не произвольна. Из этого следует, что слова-вещи используются для понимания вещей (дейстительность) и для конструирования истории и памяти (отрешенная реальность). lun., 16 nov. 2020 22:04:10 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2729 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2757 En s’appuyant sur la célèbre controverse marxiste entre Guéorgui Plekhanov et Anatoly Lounatcharski et l’analyse de celle-ci par Igor Vinogradov, l’article démontre que la formule imaginée par ce dernier, celle de « l’absolu d’un ragoût de lièvre relatif », peut s’appliquer à d’autres polémiques et débats littéraires, artistiques ou philosophiques du XXe siècle. En effet, la polémique entre ces deux théoriciens russes du marxisme, du point de vue de l’incohérence méthodologique qui la caractérise, peut être considérée comme leur modèle archétypique. Ainsi, un exemple est analysé : le débat entre Umberto Eco et Richard Rorty sur les limites de l’interprétation et les mécanismes de misreading, où de l’intérieur du paradigme anti-essentialiste et néo-pragmatique, la polémique avec d’autres approches recourt à des méthodes qui contredisent le présupposé conceptuel initial relativisant le processus même de l’interprétation et mettant en évidence l’impossibilité de rattacher cette dernière au moindre critère de stabilité. Referring to the famous controversy between Georgy Plekhanov and Anatoly Lunacharsky and to its analysis by Igor Vinogradov, the author of the article shows that Vinogradov’s phrase, “an unconditional stew from a conditional hare”, could also be used to characterize other literary, artistic and philosophical polemics of the 20th century, for which this confrontation between the two Russian theorists of Marxism – with all their methodological inconsistencies – serves as an archetypal model. One example is offered for consideration: the controversy between Umberto Eco and Richard Rorty on the limits and mechanisms of interpretation and misreading. From within the anti-essentialist and neo-pragmatic paradigm, polemics with other theories are conducted by resorting to methods that contradict the original conceptual message (which relativizes the very process of interpretation and affirms its independence from whatever criteria of stability). Отталкиваясь от знаменитой полемики между Георгием Плехановым и Анатолием Луначарский и от ее анализа Игорем Виноградовым, автор статьи показывает, что виноградовская формулировка «безусловного рагу из условного зайца» может быть применена и для характеристики других литературных, художественных и философских полемик XX-го века, а противостояние двух русских теоретиков марксизма, с точки зрения присутствующих в нем методологических неувязок и непоследовательностей, может быть рассмотрено как их архетипическая модель. Для анализа предлагается один пример: полемика между Умберто Эко и Ричардом Рорти о пределах и механизмах (сверх)интерпретации, когда изнутри антиэссенциалистской и нео-прагматической парадигмы полемика с другими теориями ведется методами, которые противоречат изначальному концептуальному посылу, полностью релятивизирующему сам процесс интерпретации и утверждающему ее относительность и не привязанность ни к каким критериям стабильности. lun., 16 nov. 2020 22:27:12 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2757 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2762 Plus que quiconque, le célèbre poète symboliste, Viatcheslav Ivanov, peut être qualifié d’« Européen russe ». L’idée de synthèse de deux cultures, l’Orient et l’Occident, traverse toute son œuvre. Mais c’est dans le Récit sur le tsarevitch Svetomir [Povest’ o careviče Svetomire], qu’elle s’incarne le plus clairement. L’auteur a porté le projet de cette œuvre du début des années 1890 jusqu’à pratiquement la fin de sa vie, en 1949. Pour l’écrire, il s’est inspiré de différents genres littéraires du Moyen Âge. Il a en particulier choisi des formes de développement d’intrigue que l’on peut appeler « internationales ». Grâce à cela, de nombreux épisodes du Récit ont une nature polygénétique, et peuvent simultanément trouver leur place dans les traditions épiques des cultures occidentales et orientales (russes). L’analyse comparée montre que la majorité des développements de sujets « internationaux » reflète un rêve métaphysique se rapportant autant au gouverneur idéal, qu’à la Cité céleste ou à la synthèse de l’Orient et de l’Occident, transfigurant le monde. Cependant, Viatcheslav Ivanov fut conduit à ce choix de développements « internationaux » d’intrigues par l’idée de « synthèse des représentations médiévales occidentales et orientales ». Cette synthèse était en outre importante pour lui en tant qu’elle ouvrait une perspective historiosophique, spirituelle et religieuse, dont les origines remontaient aux idées de Vladimir Soloviev que Nikolaï Berdiaev définissait comme le « philosophe du messianisme russe ». The famous symbolist poet Vyacheslav Ivanov, more than any other Russian thinker, can justly be called a “Russian European”. The idea of synthesis of the two cultures – Eastern and Western – literally permeates all his art. But it finds its brightest realization in the Tale of Prince Svetomir, the concept of which the author gestated from the beginning of the 1890s and until his death in 1949. When creating the Tale, Vyacheslav Ivanov modelled it on different genres of mediaeval literature. And, in doing so, the author mainly chose such motifs that can justifiably be called “international”. The comparative analysis reveals that the majority of “international motifs” – to a greater or smaller degree – reflect the metaphysical dream about an ideal ruler and Сivitas Сaelestis, about the transfiguring synthesis of East and West. However, Vyacheslav Ivanov was prompted to select “international” motifs also by the idea of “The synthesis of medieval Western and Eastern concepts”. Notably, this “synthesis” was important for him both as a historiosophic and a spiritual, religious perspective stemming from the ideas of Vladimir Solovyov – “the philosopher of Russian messianism” according to the definition of N. A. Berdyaev. Знаменитого поэта-символиста Вяч. Иванова больше, чем кого-либо из русских мыслителей, по праву можно назвать «русским европейцем». Идея синтеза двух культур – Востока и Запада – пронизывает все его творчество. Но наиболее ярко она воплощена в «Повести о Светомире царевиче», замысел которой автор вынашивал с начала 1890-х годов вплоть до своей кончины в 1949г. Cоздавая «Повесть», Вячеслав Иванов ориентировался на разные жанры средневековой литературы. При этом автор преимущественно отбирал такие сюжетные ходы, которые по праву можно назвать «международными». Сравнительный анализ показывает, что большинство «международных» сюжетных ходов отражают метафизическую мечту и об идеальном правителе, и о Небесном Граде, о преображающем мир синтезе Запада и Востока. Однако к отбору «международных» сюжетных ходов Вячеслав Иванова подталкивала и идея о «Синте средневековых западных и восточных представлений». Причем этот «синтез» был для него важен и как историософская, и как духовная, религиозная перспектива, истоки которой восходят к идеям Вл. Соловьёва – «философа русского мессианизма», по определению Н. А. Бердяева). lun., 16 nov. 2020 22:32:22 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2762 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2772 Le thème de la lumière occupe une place centrale dans la culture russe du début du XXe siècle : il réunit les préoccupations des théologiens, des philosophes, des poètes, des peintres, comme des hommes de sciences. Mais la lumière n’est pas seulement l’objet de recherches intellectuelles ou artistiques ; elle en est surtout le principe et la visée. Nous étudierons tout d’abord la lumière comme principe philosophique, la purification de la pensée par la lumière du Verbe, à partir de l’essai d’Evguéni Troubetskoï « Svet Favorskij i preobraženie uma » [La lumière thaborique et la transfiguration de l’esprit]. Puis nous verrons l’intime connexion de la lumière et de l’énonciation poétique, à partir d’exemples tirés de l’œuvre de Vladislav Khodassévitch, suggérant que la lumière peut être vue comme un principe poétique, au sens fort de principe de création. Enfin nous tâcherons de montrer que la lumière est aussi nécessairement un principe éthique. L’effort intellectuel, et poétique en particulier, a pour horizon ultime de témoigner de la lumière : telle est sans doute la justification de toute réflexion sur la sophianité du monde. The theme of light occupies a central place in the Russian culture of the early twentieth century: it takes into account the concerns of theologians, philosophers, poets, painters and men of science. But light is not only the object of intellectual or artistic research; it is above all the principle and the aim. First of all we shall study light as a philosophical principle, from the beginning of Yevgeny Trubeckoy's essay “Svet Favorskij i preobraženie uma” [Thaboric light and transfiguration of the mind]. Then we shall examine the intimate connection between the light and the poetic word, from the examples in Vladislav Khodasevych’s works suggesting that light can be considered as a poetic principle, understood as principle of creation. Finally we shall show that light is also an ethical principle. The ultimate goal of intellectual or poetic search is to be a testimony of the light. This is undoubtedly a justification of all reflections on the sophianity of the world. Тема света занимает центральное место в русской культуре серебряного века. Она объединяет как теологов, философов, поэтов, так и ученых. Свет является не только объектом интеллектуальных или художественных поисков, но и основным принципом, отправной точкой и целью таких поисков. Задача данной статьи – представить понятие света как принцип философской и поэтической мысли на основе творчества Евгения Трубецкого и Владислава Ходасевича. Мы постараемся выявить, что для этих авторов понятие света также носит этический характер. Умственное, в частности поэтическое, усилие стремится cвидетельствовать о свете. Таково, без сомнений, оправдание любого размышления о софийности мира. lun., 16 nov. 2020 22:36:25 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2772 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2738 Merab Konstantinovich Mamardachvili (1930-1990) est un philosophe d’origine géorgienne qui a vécu pendant la période soviétique. Pour Mamardachvili, une philosophie réelle relève essentiellement de l’acte de philosopher (gnose, cognition spirituelle) ; ce n’est pas une explication de l’univers, mais une action créative transcendante qui fait de l’être humain une créature morale. La philosophie se transforme ainsi en l’acte de « philosopher ». L’histoire de la philosophie ne consiste pas à étudier l’empirie philosophique, mais à tenter de prendre part à l’acte de penser fixé dans le texte. Mamardachvili comprend l’histoire de la philosophie et du philosopher comme une extension des potentialités de la conscience qui sont constructives pour l’homme. Ici, la philosophie se transforme en théorie de la conscience, en science de la conscience, en une tentative pour comprendre la spécificité de son fonctionnement. Merab Mamardashvili (1930-1990) is a philosopher of Georgian descent who worked in the Soviet era. From his point of view, a real philosophy is a process of philosophizing – gnosis, spiritual cognition – and not an explanation of the universe but a creative transcending action that turns the human being into a moral creature. In this case, philosophy changes into philosophizing. The history of philosophy is not a study of philosophical empiricism, but trying to take part in the act of thinking recorded in the text. Mamardashvili understands the history of philosophy and philosophizing as a development of the potentialities of the conscience, which are constructive for the human being. Here, philosophy turns into a theory of conscience, a science of conscience – an attempt to understand the specificity of its functioning. Мераб Константинович Мамардашвили (1930-1990) является философом советского периода и грузинского происхождения. Для М. К. Мамардашвили настоящая философия представлена как философствование – гносис, духовное познание; не учение о мире, а созидающая деятельность трансцендирования, формирующая человека как моральное существо. В этом случае философия превращается в философствование. История философии – не изучение философской эмпирии, а попытка принять участие в том акте мысли, который запечатлен в тексте. Мамардашвили понимает историю философии и философствование как развертывание потенций сознания, являющихся конструктивными по отношению к человеку. Философия здесь превращается в теорию сознания, науку о сознании – попытку понять специфику его функционирования. lun., 16 nov. 2020 22:13:46 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2738 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2743 Le développement de la philosophie religieuse russe a une très longue histoire, qui commence avec la Russie kiévienne et qui se termine avec les recherches philosophiques contemporaines. En 2007, Philippe Capelle, l’un des rédacteurs de la collection Philosophie et Théologie des éditions du Cerf, m’a proposé d’écrire un livre qui pourrait couvrir à la fois une introduction historique à la philosophie religieuse russe et une présentation systématique des concepts les plus pertinents. La version initiale de ce travail a été écrite en polonais. La traduction française a été réalisée grâce au soutien financier de la Foundation John Templeton. À l’heure actuelle, l’édition française de La philosophie religieuse russe est la seule version du livre qui ait été publiée. Le livre comprend deux parties. La première est consacrée au développement de la pensée russe du Moyen Âge jusqu’au début de la philosophie systématique (seconde moitié du XXe siècle). La seconde partie est consacrée à la philosophie de l’Âge d’Argent, au sein de laquelle plusieurs orientations ont été dégagées. Cette approche synthétique ne prétend pas être une revue complète de la philosophie religieuse russe, mais elle permet néanmoins de se familiariser avec ses représentants les plus éminents tout en prenant en considération certaines recherches récentes faites, dans le domaine de la philosophie russe, en particulier, en France et en Pologne. Russian religious philosophy has quite a long history of its development, beginning from Kievan Rus and finishing with contemporary philosophical investigations. In 2007, Philippe Capelle, an editor of the series Philosophie et Théologie appearing in the “Cerf” publishing house, offered me to write a book which could cover both an historical introduction to the Russian religious philosophy and a systematic exposition of the most relevant concepts. The original version of this work has been written in Polish. Thanks to the financial support of the grant provided by the John Templeton Foundation, it has been translated into French. As of today, the French edition entitled La philosophie religieuse russe is the only published version of the book. It is comprised of two parts. The first part is dedicated to an outline of the history of the development of Russian thought from the Middle Ages to the beginning of systematic philosophy (the second half of the 19th century). The second part is dedicated to the philosophy of the Silver Age in which several directions were distinguished. This synthetic approach does not claim to be a complete review of Russian religious philosophy. Nonetheless, it makes it possible to become familiar with its leading representatives while taking into consideration some of the recent research work carried out, in the field of Russian philosophy, in France and Poland among others. Русская религиозная философия имеет достаточно долгую историю развития, начиная с периода Киевской Руси и заканчивая современными философскими поисками. В 2007 г. о. Филипп Капель, редактор серии «Philosophie et Théologie» издательства «Cerf», предложил мне написать книгу, которая охватывала бы как историческое введение в русскую религиозную философию, так и систематическое изложение наиболее важных концепций. Первоначальный вариант этой работы был написан на польском языке. Благодаря гранту Фонда Темплетона удалось осуществить перевод на французский. В настоящий момент французское издание, озаглавленное «La philosophie religieuse russe», является единственной опубликованной версией книги. Книга состоит из двух частей. В первой представлен очерк развития русской мысли от средневековья до начала периода систем (второй половины XIX-го века). Вторая часть посвящена философии Серебряного века, в которой выделено несколько направлений. Данное синтетическое изложение не претендует на полный обзор русской религиозной философии, однако оно позволяет ознакомиться с ее главными представителями с учетом некоторых новейших исследований в области русской философии, в том числе во Франции и в Польше. lun., 16 nov. 2020 22:19:32 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2743 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2754 Nous présentons ici une analyse des facteurs qui ont contribué à la création de la revue Solovievskie issledovanija [Études solovioviennes] – périodique scientifique consacré à Vladimir Soloviev en tant que philosophe de dimension européenne. Les activités éditoriales de la revue sont mises en rapport aveс celles du séminaire Soloviev, organisé par le centre de recherche sur l’héritage de Vladimir Soloviev. Une attention particulière est portée à l’analyse des formes et du contenu de la coopération internationale de la revue, à l’examen des problèmes relatifs à la mise en place de l’équipe rédactionnelle internationale, aux caractéristiques des projets éditoriaux visant à étudier la réception de l’héritage de Vladimir Soloviev dans les pays européens. The report will present an analysis of factors behind the creation of the journal “Solovyovskie issledovanija” [Solovyovian Studies] – scientific periodical magazine devoted to V. S. Solovyov as a philosopher of European scale. It proposes a review of the publishing activities of the journal in association with the work of the Solovyov seminar, organized by the Research Center on Solovyov’s heritage. Special attention will be paid to the analysis of the forms and content of the journal’s international cooperation, to reviewing the problems associated with the implementation of an international editorial staff and to the characteristics of editorial projects aiming at studying the reception of Solovyov’s heritage in European countries. Мы здесь представляем анализ факторов становления журнала «Соловьёвские исследования» – научного периодического издания, посвященного В. С. Соловьёву как философу общеевропейского масштаба. Рассматривается публикаторская активность журнала в контексте деятельности Соловьёвского семинара – Российского научно-образовательного центра исследований наследия В. С. Соловьёва. Особое внимание уделено анализу форм и содержания международного сотрудничества журнала, рассмотрению проблем становления и деятельности его международной редакционной коллегии, характеристике издательских проектов, имеющих целью исследование рецепции наследия В. С. Соловьёва в европейских странах. lun., 16 nov. 2020 22:24:41 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/2754 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/3226 mar., 11 janv. 2022 23:04:14 +0100 http://interfas.univ-tlse2.fr/slavicaoccitania/3226